Текст статьи
Обширная повесть о последних днях жизни Иисуса Христа, известная под условным названием "Страсти Христовы" (далее – СХ), принадлежит к средневековой литературной традиции. Вместе с тем она до сих пор читается в старообрядческой среде, а в некоторых согласиях пользуется особой популярностью. Такое активное существование памятника древней письменности параллельно с литературой нового времени само по себе чрезвычайно интересно. Но еще более интересно, на наш взгляд, то, что именно эта повесть была первой в русской литературе попыткой художественного осмысления жизни и жертвенного подвига Иисуса Христа, попыткой превратить Сына Божия из сакральной фигуры в художественный образ. Между тем об этом памятнике известно чрезвычайно мало1.
СХ представляет собой пространную повесть, разделенную, как правило, на 32 главы, причем в качестве заключительной главы выступает Сказание Иеронима об Иуде-предателе. Повесть охватывает события от Лазаревой субботы до Пасхи, причем Воскресение Христово описывается как изведение праведных из ада. После этого следуют рассказы о судьбе персонажей, так или иначе причастных к крестной смерти Иисуса: попытка первосвященников иудейских оклеветать праведного Иосифа Аримафейского; вызов Пилата в Рим и казнь его императором Тиберием; приход в Рим Марфы и Марии, сестер Лазаря, и сотника Логгина с целью свидетельствовать перед императором о Христе и чудесное исцеление Тиберия с помощью ризы Христовой; казнь первосвященника Анны и чудесная гибель другого первосвященника – Кайафы и, наконец, рассеяние
__________
1Обзор литературы см.: Савельева О. А. Пассийные повести в восточно-славянских литературах (к постановке проблемы) // Общественное сознание, книжность, литература периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 203–208.
76
иудеев войсками Лукиана. Не все списки СХ содержат описанные сюжеты. Разночтения касаются начала и конца повести, тогда как середина ее, повествующая собственно о Страстях, чрезвычайно устойчива. Структурная нестабильность характерна в основном для ранних списков памятника (до появления во второй половине XVIII в. печатных изданий). Это, а также легко различимые "швы" в тексте заставили предположить, что первоначальный вид повести был иным и что СХ постепенно дополнялась и перерабатывалась. Сопоставление разновременных текстов СХ с белорусской Пассийной повестью2, а также с некоторыми украинскими списками позволило выделить в тексте повести так называемое "смысловое ядро", т.е. текстовой инвариант. Это "смысловое ядро" тождественно наиболее ранней редакции СХ, которая появилась на Руси, скорее всего, в царствование Алексея Михайловича; во всяком случае, декламация Сильвестра Медведева на тему Страстей Христовых построена на ее тексте.
Основными конституирующими элементами сюжета Первоначальной редакции являются события, описанные 26–27 главами Евангелия от Матфея: 1. Сговор первосвященников против Христа и их договор с Иудой; 2. Прощание Христа с Богоматерью и близкими (эпизод, который отсутствует во всех канонических Евангелиях) и его уход с апостолами из Вифании в Иерусалим на "волную Страсть"; 3. Тайная вечеря; 4. Гефсиманский сад; 5. Пленение, поругание Иисуса и суд Пилата; 6. Путь на Голгофу; 7. Распятие3. Но сверх того текст Первоначальной
___________
2 В процессе работы с текстом СХ нами были выделены три самостоятельные восточно-славянские повести о Страстях Христовых: переводное Никодимово Евангелие, на основе которого была создана белорусская повесть о Страстях (см.: Тупиков Н. М. Страсти Христовы в западно-русском списке XV в. // Памятники древней письменности. СПб, 1901. Вып. 140); на Украине, вероятно во второй половине XVI в., появилась третья повесть о Страстях Христовых, не тождественная белорусской повести, переведенная затем на церковнославянский язык и постепенно, по мере освоения повести русской читающей публикой, все более очищаемая от украинизмов.
Подробнее о текстологии СХ см.: Савельева О. А. Пассийные повести в восточно-славянских литературах. Вопросы текстологии // Христианство и церковь в России феодального периода (материалы). Новосибирск, 1989. С. 30–44.
3 Первоначальная ред. СХ представлена списками БАН, 1.А.31, конца XVII в., с вкладной записью 1693 г.; Центральная научная библиотека Академии наук Украины (ЦНБ АНУ), ДА, п. 534, Сборник слов, XVIII в.
77
ред. обильно насыщен материалом апокрифического характера. Движение сюжета постоянно перебивается экскурсами, объясняющими чудесное происхождение предметов, имеющих отношение к Страстям (например, Крестное Древо) или рассказывающих поучительные эпизоды из жизни того или иного евангельского персонажа ‒ в основном для того, чтобы подчеркнуть его неслучайное появление в жизни Иисуса и объяснить его участие в Пассийной мистерии. Например, "Дижман", он же евангельский "разбойник благоразумный"; его благоразумие оказывается глубоко закономерным и даже детерминированным, поскольку еще в младенчестве случилось так, что его покормила своим молоком Богоматерь. Разумеется, молочный брат Иисуса не мог поступить иначе, как признать божественность распятого "меж двух разбойников".
Иногда "биографические экскурсы" призваны дать психологическое обоснование поступкам персонажей: так, например, Иуда описан как вор и сребролюбец, носящий на шее мешочек, в который он откладывал треть от собранного для общины подаяния. Примечательно, что в СХ, в отличие от евангельского текста, Иуда не отправляется в Синедрион, чтобы вернуть "цену крови": в алчном и вороватом Иуде дьявол обретает столь благодатную почву, что ни о каком раскаянии не может быть и речи.
Таким образом, Первоначальную редакцию СХ, насыщенную апокрифическими легендами, придающими повести немалую занимательность, можно рассматривать как своего рода народный глоссарий к тексту Священного Писания, дающий апокрифические толкования всех лиц и предметов, включенных в Пассийную мистерию.
Однако наиболее интересно в СХ то, как подаются главные действующие лица, прежде всего ‒ сам Иисус Христос. Если жанр Евангелия, "благой вести", подразумевает сакрализацию слова, перенесение на слово основного смыслового акцента, то в СХ акцент ставится на действие, дополненное словом. В тексте повести достаточно развернутых диалогов, но все они напоминают реплики героев драмы с очень точными ремарками. Иначе говоря, Христос выявляет свою божественную сущность не через слово, поскольку ему оставлены только речи в диалогах (нет ни притч, ни проповедей), но через взаимодействие со своим окружением, причем каждый его поступок – знак миссии или знак-образец для подражания.
Иногда эти знаки являют даже скрытую полемику с евангельским текстом. "И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И,
78
указав рукою своею на учеников Своих, сказал: вот Матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и Матерь" (Матф. XII, 47-50, соотв. Марк. III, 32–35). Этот смущавший не одно поколение христиан пассаж в СХ "уравновешен" сценой, в которой Христос подчеркнуто благоговейно относится к Богоматери, не давая ей преклонить перед ним колена, когда она пытается умолить его не ходить в Иерусалим "на волную Страсть". Дважды она порывается пасть ниц перед сыном и оба раза он ее удерживает, показывая всем христианам пример почтительного отношения к родителям.
Богоматерь в СХ – равновеликое Христу действующее лицо, и в этом тоже кардинальное отличие апокрифа от евангельского повествования. Г. Федотов в свое время заметил, что "и собственно Голгофа в народном сознании дана сквозь страдания Богоматери, которая является, таким образом, главным действующим лицом Господних Страстей"4. С этой точки зрения СХ принадлежит к разряду так называемой народной книжности.
Христос и Богоматерь как бы воплощают две основные тенденции, на которых строилась "низовая", "народная" литература: это, во-первых, "сладкий ужас" (выражение С. С. Аверинцева), во-вторых, "то, что мы грубо и совсем не терминологически назовем мелодрамой"5, т.е. все чувствительное и вызывающее у читателя слезы. "Страшное", "сладкий ужас" – линия Христа в повести, прежде всего в описании самих его мук: например, бичевание столь ужасно, что от крови его обагряется земля и едва ли не все его божественное тело отделяется от костей ‒ только божественное естество, подчеркивает автор, дает возможность Иисусу остаться в живых. Такого рода гиперболизированные описания, как правило, производящие неприятное впечатление на современного человека, для читателя средневекового служили, по меткому выражению С. С. Аверинцева, "гимнастикой для эмоций"6. Линия слез – это развитие темы Богоматери. Фантазия неведомого автора очень осторожно касается центрального персонажа – Иисуса Христа, практически не выводя его из разряда сакральных фигур. Христос постоянно помнит о своей "волной Страсти" и действует строго в рамках своей миссии. Собственно, в СХ мы видим не богочеловека, а
__________
4Федотов Г. П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М.: Гнозис, 1991. С. 41.
5 Аверинцев С. С. От берегов Босфора до берегов Евфрата: литературное творчество сирийцев, коптов и ромеев в I тысячелетии н. э. // От берегов Босфора до берегов Евфрата. М., 1987. С. 37.
6 Там же. С. 36.
79
богоцаря. Весьма примечательно, что нигде в СХ Христос не называет себя "сыном человеческим". Применительно же к Богоматери авторская фантазия расцветает. На ее долю достается весь психологизм, которого так не хватает другим персонажам повести. Душу Богоматери раздирают противоречия: с одной стороны, она читала пророчества и знает, что крестная мука ее сына неминуема, но, с другой – как обыкновенная мать, она не может смириться с этой неизбежностью и умоляет Христа уклониться от мучения. Когда же он отказывается выполнить ее просьбу, совершается трагическая ошибка: Богоматерь тайно поручает своего сына заботам Иуды, не зная о его предательстве ("страшное" и "слезное" одновременно). Можно упомянуть и ряд других подобных сцен – например, сцена шествия на Голгофу или сцена у креста. И в изображении "страшного", и в изображении "умильного" используется один и тот же художественный прием – гипербола. Если избиение – то почти до смерти, если горе, то такое, от которого падают без чувств, если предательство – то глубокое, последовательное, до конца. Так, чтобы показать всю бездну нравственного падения Иуды, в сцену тайной вечери автор включает апокрифический эпизод: Иуда тайно прячет хлеб, поданный Христом, "в недра", чтобы затем посмеяться над таинством причастия перед архиереями.
С конца XVIIи на протяжении XVIII века шло становление русского текста повести. Нам известно несколько рукописей, отражающих этот процесс. Так, в списке РНБ, Вяз., Q.48, 1754 г. текст в основном сходен с Первоначальной ред., но из него изъяты все легендарные экскурсы – по-видимому, как неуместные в повести о Христе. След этих экскурсов остался в виде "мешечца" на шее Иуды, упоминаемого вне всякой связи с повествованием. Два списка представляют редакцию переходного типа: к Первоначальной ред. со всеми апокрифическими вставками прибавляются дополнительные главы – сказание о воскрешении Лазаря, о сошествии Христа во ад, послания "Тиверия кесаря" к Пилату и Пилата к Тиверию, рассказ о приходе Марфы и Марии в Рим и о казни первосвященников7. Постепенно в текст СХ вошел рассказ о шествии "на осляти" в Иерусалим и об изгнании торгующих из храма. При этом акцентировалась символичность этой акции: Христос специально ехал в Иерусалим, а потом вновь возвращается в Вифанию, тогда как в Евангелии от Иоанна, послужившем основным каноническим
__________
7 РНБ (Российская национальная библиотека – бывшая Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ГПБ), Вяз., Q. 72, XVII в. и ЦНБ АНУ, ДА 831 Л., 1690-е гг.
80
источником для смыслового ядра СХ8, Христос шествует в Иерусалим уже на смерть. Царственность Христа, как и его божественное начало, подчеркивалось и иными способами. Например, о смерти Лазаря он узнает не от посланца Марии и Марфы, но силою божественного естества. В печатных изданиях вводится также громоздкая титулатура: "Господь Наш, Исус Христос, Сын Божий" (иногда еще добавляется "Царь Славы"). Можно уверенно сказать, что Христос так и не становится художественным образом, в СХ он как бы застывает, повторно сакрализуется.
Линия Богоматери также получила свое развитие. Сцены с Богоматерью, хотя и носили откровенно апокрифический характер, всё же не могли быть изъяты, подобно легендарным эпизодам, поскольку именно эти сцены – психологический центр тяжести всей повести. Здесь редакторы пошли по пути усиления и без того гиперболизированной "слезности" через введение дополнительных лирических плачей, которыми Богоматерь в СХ отмечает буквально каждый этап Страстей, вплоть до надгробного плача. Вместе с плачами к СХ присоединился и выдающийся памятник древнерусской эпидейктической прозы – "Слово во святый великий пяток" Кирилла Туровского, именно та его часть, которая посвящена Страстям и из которой были взяты новые плачи для Богоматери в СХ. Помимо Слова Кирилла Туровского в состав СХ вошли и некоторые другие произведения, ранее формировавшие литературный конвой повести, например, "Слово о сошествии во ад Иоанна Предтечи" Евсевия Александрийского. Таким образом сформировался окончательный вид СХ – так называемая Почаевская ред.
Одна из наиболее интересных особенностей редакций переходного типа и Почаевской – это апология Понтия Пилата и наказание всех, кто был повинен в смерти Иисуса. Даже если повесть заканчивалась описанием Воскресения Христова и внушительной картиной исхода праведных из ада, – все равно для массового читателя, воспитанного на фольклоре, в этом была некая композиционная незавершенность. В сказке зло непременно должно быть наказано. А слезы Богоматери должны были быть "уравновешены" муками палачей ее сына. В роли своеобразного Deiexmachina выступает не кто иной, как император Тиберий, которого Почаевская ред. называет "праведным и кротким". Проявляя необычайную кротость, "Тиверий кесарь" приказывает зашить архиерея Анну в кожаный мешок и повесить против солнца, а также отправляет войска во главе с Лукианом,
_________
8 См.: Савельева О. А. Пассийные повести... Вопросы текстологии. С. 40.
81
чтобы рассеять иудеев. Перепуганный Кайафа пускается в бега, но роковая случайность или, точнее, воля Провидения направляет стрелу охотящегося императора прямо в его сердце. Иуда же не просто удавился – он сорвался с дерева, затем, пораженный странным недугом, страшно распух и в конце концов "разседеся наполы", то есть попросту лопнул. Но более всего поучительна гибель Понтия Пилата.
В евангельском тексте образ Пилата неоднозначен и трагичен. В СХ – Пилат скорее праведен, но при этом малодушен. Это усиливает трагическую коллизию: нежелание казни невиновного, которое побеждается страхом перед императорским гневом – тем более, что, как и в Никодимовом Евангелии, в СХ иудейское духовенство открыто грозит Пилату доносом. Допустивший по малодушию казнь Иисуса Пилат должен быть наказан. Но поскольку Пилат изображается сочувствующим Иисусу и раскаивается в содеянном, то должен быть уничтожен не он сам, а его грех. Поэтому осужденный на смерть "Тиверием кесарем" Пилат просит подвергнуть его "сугубым мучениям", которые бы смыли с него грех. Эту просьбу кроткий император охотно выполняет: после "сугубых мучений" Пилат обезглавлен, и погибает он фактически как христианин, как мученик за веру.
Таким образом, на примере СХ хорошо видно отличие апокрифической литературы, созданной для массового читателя, от сакрального евангельского текста. Евангельское повествование достаточно скупо, требуется определенное усилие, чтобы постигнуть его глубинный трагизм. Народная же литература носит "открытый" характер, ее читатель "не перестает искать развлечения и пищи для фантазии"9, даже в такой серьезной теме как Страсти Христовы. Поэтому в СХ можно найти все художественные составляющие литературы, ориентированной на массу: серьезная тема подается через гиперболическое изображение "страшного" (и одновременно "чудесного") и "слезного", "умильного"; все это сопровождается назидательными отступлениями, без которых немыслима средневековая христианская литература, даже апокрифическая.
Развитие текста СХ шло, с одной стороны, по пути приближения повести к кругу житийной и церковно-учительной литературы (удаление "беллетризирующих" апокрифических вставок, подчеркивание "царственности" Иисуса), а с другой стороны, по пути, который народная, "низовая" литература явно унаследовала от фольклора (наказание зла).
__________
9Аверинцев С. С. От берегов Босфора… С. 36.
82
Усиление "плачевой" тенденции, на наш взгляд, относится и к тому, и к другому пути: книжная плачевая культура восходит к фольклору, но в то же время обретение "слезного дара" есть несомненная христианская ценность. "Разумеется, в идеале это не просто чувствительность или растроганность, но мука сосредоточенного духовного пробуждения"10.
По-видимому, именно гармоничное сочетание всех трех составляющих – занимательности, чувствительности и назидательности позволило СХ завоевать значительную популярность в самых разных сословиях. Вместе с тем нельзя согласиться с С.Семеновой, считающей, что в русской литературе до "Мастера и Маргариты" М.Булгакова не было попыток создать художественное произведение о Христе, а были только "трепет и безглагольное поклонение"11. Попытки создать произведение, художественно осмысливающее жизнь Христа, делались еще в литературе XVIIв., когда зарождались новые тенденции литературного творчества. Разумеется, сила средневековой традиции оказалась столь значительной, что попытка была обречена на неудачу. На протяжении XVIII в. текст повести как бы "застывал". Но то живое, что было в СХ, помогло ей сохраниться в кругу старообрядческой книжности до сегодняшнего дня.
___________
10 Там же.
11 Семенова С. "Всю ночь читал я твой завет..." // Новый мир. 1989. № 11. С. 229–241.
83