Текст статьи
Что главное в писателе? Каков его вклад в культуру? Что он реализует в себе через творчество? Что он привносит в изображение, в слово, а следовательно, и в нас, читателей, в наше сознание?
«... нужно понять не технический аппарат, а имманентную логику творчества, ‒ писал М. М. Бахтин, ‒ ценностно-смысловую структуру, в которой протекает и осознает себя ценностно творчество, понять контекст, в котором осмысливается творческий акт». И далее: «... художественный стиль работает не словами, а моментами мира, ценностями мира и жизни»1.
Какими же «моментами мира» работает Бунин?
В «Жизни Арсеньева» запечатлен процесс освоения и преображения художником самого себя. Бунин как бы конструирует себя прошлого, юного ‒ в соответствии с представлениями зрелого периода жизни. В романе воплощена та особенность человеческого мышления, о которой писал А. Эйнштейн: «Человек стремится создать для себя, наиболее приемлемым для него способом, упрощенный и понятный образ мира, он пытается, далее, отчасти заменить этим собственным миром мир реальный и таким образом овладеть им. Именно так поступают художник, поэт, философ-мыслитель и ученый-естественник, каждый по-своему»2.
____________
1 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 168, 169.
2 Цит. по: Д'Арси Эйман. Роль искусства в наши дни // Курьер ЮНЕСКО. 1961. № 7-8. С. 6.
341
Имея в виду основные особенности авторского сознания, ценностно-смысловой контекст творчества, только и можно понять отдельные проблемы, в данном случае ‒ религиозность Бунина, как она представлена в романе «Жизнь Арсеньева», а значит, религиозность как свойство сознания позднего Бунина.
Бунин не был бы Буниным без особой впечатлительности, присущей его натуре. Жизненную свою впечатлительность и связанную с ней словесную изобразительность Бунин рано осознал в себе. Эти два момента ‒ жизненный и собственно художественный ‒ слились в нем воедино. Ими он работал как ценностно-смысловыми «моментами мира». Их он культивировал, им служил до самой смерти. Под них он «подверстал» и эстетическую программу, и поэтику, и комплекс религиозных идей.
„«Я как-то физически чувствую людей» (Толстой). Я все физически чувствую, ‒ отмечает он в дневнике 9/22 января 1922 г. ‒ Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду ‒ и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!”3
Бунин наделил Арсеньева этой особенностью своего восприятия, иллюстрируя ее в многочисленных описаниях и называя: «не совсем обычная впечатлительность», а «качество» этой впечатлительности определил, используя понятия «страсть», «страстный», «сладостный»: «сладость осуществляющейся мечты», «сладострастно касался», «страстная любовь» и т. п.
Страстное сознание и автобиографического героя, и автора направлено:
‒ на предметно-природный мир. Отсюда целые страницы романа ‒ описания предметов, природы, города, усадьбы, людей;
‒ на женщин. В романе прослеживается формирование влечения героя к женщинам, реализация его внутренней установки: «видеть и любить весь мир, всю землю, всех Наташ и Марьянок»4;
‒ на творчество («сладострастие воображения»). Бунина интересует личностная основа творчества. С особенностями своей натуры он согласует свою эстетическую программу: точное описание предметного, видимого мира, без идейной тенденциозности. Действительность воплощается в слово только в той ее части, которая соответствует характеру, темпераменту автора ‒ его наблюдательности, впечатлительности;
‒ на самого себя. Рефлексия героя пронизывает все повествование, роман в то же время является рефлексией автора.
___________
3 Бунин И. Лишь слову жизнь дана... М., 1990. С. 132.
4 Бунин И. А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1987-1988. Т. 5. С. 137. Далее цитирую по этому изданию с указанием в тексте тома и страниц.
342
Интенциальное содержание авторского сознания окрашено определенным эмоциональным комплексом, для которого характерны резкие переходы от радости, восторга, наслаждения ‒ к страданию, тоске, одиночеству, отчаянию.
Данное сознание эгоцентрично: весь мир поворачивается в сторону своей страстности. Мир как мое переживание, как мое наслаждение и моя мука ‒ такова экзистенциальная основа сознания Бунина.
Каким образом такое сознание могло следовать той религиозной, христианской, православной традиции, в которой оно реально существовало?
2
Могло ли бунинское сознание впитать в себя и принять христианство, в котором страсть ‒ «болезнь, недуг, страдание, а в отношении к душе ‒ необузданное влечение ко греху, сладострастие», «напасть, бедствие, скорбь»5.
Преподобный Иоанн писал о том, что три страсти человек должен преодолеть: объядение, сребролюбие и тщеславие. Кто победит их, тот сможет преодолеть и остальные пять: блуд, гнев, печаль, уныние, гордость. Всякий грех проникает в душу через прилог («помысел о вещи») и сочетание (душа уже как бы беседует с предметом). Страсть определяется Преподобным Иоанном как «самый порок, от долгого времени вгнездившийся в душе, и чрез навык сделавшийся как бы природным ее свойством, так что душа уже произвольно и сама собою к нему стремится»6. Как предохраниться от прилога: обуздывать ‒ очи, уши, обоняние, вкус, избегать касания телес...
Уже из этих положений видно, что следовать им означало для Бунина отказаться от себя. Не обуздание, но максимально полное выражение себя ‒ к этому стремится автобиографический герой, повторяя вслед Гете: всякое искусство чувственно (5, 236).
Бунинские жизнелюбие, страстность и, как следствие этого, ‒ плотскость повествования позволяют говорить о «языческой стихии» писателя, о том, что «натуре Бунина присуще было в высокой степени нечто языческое: чувство слиянности с природой, с вещественным, телесным миром и страстный протест
___________
5 Церковно-славянский словарь. Протоиерея А. Свирелина. М.; Пг., 1916. ‒ Репринтное издание. М., 1991.
6 Преподобный Иоанн. Лествица. Греция, 1990. С. 187, 139.
343